Знакомьтесь – Юджин Уэллс, Капитан - Страница 100

100

– Долго на полной тяге нельзя, – ворчит пристыженный Баба. – Горючего не хватит. Мы и так…

Слова его глохнут в реве проснувшегося двигателя. Волны бросаются навстречу. Впервые за все время гонки оглушающий грохот кажется мне приятной музыкой.

Глава 40. Мир тесен

Вечереет. Мягко покачиваясь, катер идет средним ходом. Двигатели сонно бормочут что-то, выплевывая за корму белые струи. Здесь, в рубке, их шум почти не мешает говорить. После аврала, учиненного деятельным Бабой, в котором, по мере сил, принимали участие и мы с Мишель, наступает приятный час отдыха. Все пробоины в переборках тщательно заделаны быстротвердеющим ремонтным раствором. Стекло и щепки стекловолокна выметены. Палуба и нижние помещения отдраены. Каюта проветрена. Откачана вода из моторного отделения. Подновлена маскировочная окраска мачты и поручней. Я даже умудрился срастить подручными средствами перебитый антенный кабель. А потом мы с Бабой, как истинные мужчины после тяжкого трудового дня, смакуем на корме ореховую водку. Баба называет ее феней. Так себе пойло, но мне неловко обижать нашего шкипера и я уважительно киваю после приема внутрь каждого глотка противной теплой жидкости. Ожившая на свежем воздухе Мишель в это время загорает нагишом на полубаке, развесив нашу выстиранную одежду на леерах. А послушная индийская жена Чандраканта бдительно следит за тем, чтобы ее муж случайно не обнаружил, что у него остались срочные дела в рубке. Она готовит обед и пресекает всякие попытки своего босса подняться на мостик. Честь Мишель под надежной защитой. Эта женская солидарность, смешанная с ревностью, – сплав почище легированной стали. Хотя я и сам не прочь посмотреть, что там прямо по курсу, но из уважения к собеседнику продолжаю сидеть и слушать рассказы Бабы о его похождениях, время от времени делая маленькие глотки из стаканчика. Крепкая эта феня – ужас. От одного единственного глоточка от живота растекается тепло и начинает клонить в сон. Тем более, что ночь мы провели в бегах. Даже Триста двадцатый не возражает против моего возлияния.

Тем временем, ветерок доносит из рубки аппетитные запахи. Матрос на все руки собирает на стол. То ли под действием стресса, то ли соленого ветерка, я ощущаю зверский голод. Мне неловко признаться в этом, но желудок мой сам заявляет о себе. Вдруг понимаю – с тех пор, как мы прилетели сюда, я ни разу толком не ел. Баба благодушно улыбается. Делает успокаивающий жест. Типа: погоди, парень, сейчас увидишь, что у меня за жена. И вот Чандраканта приглашает нас в рубку. Предварительно дав Мишель время одеться. Когда мы усаживаемся вокруг крохотного столика, я чувствую, как пахнет солнцем и солью от моей возлюбленной. Запах этот удивительно идет ей. И сама она, с порозовевшим от солнца лицом, с блестящими глазами, с волосами, наскоро собранными в подобие короткого хвоста, босая, так естественна в тесной рубке на фоне бесконечной водной глади в проемах раздвинутых дверей. Не знаю почему, но я испытываю гордость от того, что эта женщина с маленькими розовыми пятками – моя. И все вокруг чувствуют это. И Мишель тоже. Она мягко и немного смущенно улыбается мне.

Жена хозяина катера постаралась. Стол ломится от разноцветных яств. Вокруг чаши с простым белым рисом расставлены плошки с острыми соусами. Горка желтовато-серых лепешек между ними. В большом блюде торчат из красной подливы какие-то кусочки. По виду мясо.

– Рыба кари, – поясняет Баба. – Сам ловил. Пятнистый скат. Очень питательно.

– Знаешь, я ем глазами. Все так красиво, что мне уже вкусно, – говорю я с улыбкой.

Чандраканта рдеет от похвалы. Я невольно сделал ей комплимент. Надеюсь, я не нарушил очередной местный обычай. И уже через минуту моя попытка утолить голод превращается в извращенную пытку. Решительно все, что на столе, за исключением, пожалуй, совершенно пресного и безвкусного риса и сухих лепешек, сделано из раскаленных углей. Слезы льются из глаз, я стаканами глотаю воду под недоуменными взглядами хозяев, пока, наконец, не сдаюсь и не ем один рис. Разочарование охватывает меня. Видимо, пока мы здесь, мой удел – лечебное голодание. Ну что ж. Избыток пищи мешает тонкости ума. Так, кажется, выражался один из древних философов. Мишель оказывается умнее. Рис она сдабривает крохотной капелькой соуса. Крохотный же кусочек рыбы она поедает, густо обложив его белой крошкой. Она напоминает мне осторожную кошку, что гоняет лапкой по полу горячее мясо, в ожидании, пока оно не остынет.

– Мы знаем, что белые туристы не любят острое, – добродушно хвастается Баба. – Специально для вас жена сделала все пресным.

Пресным? Я жалобно смотрю на Мишель. Та легонько пожимает плечами. Пресным? Что же тогда для них острое?

– Спасибо. Очень вкусно, – вру я через силу и обреченно пихаю в рот очередную порцию риса. Есть рыбу и тушеные овощи я уже не решаюсь.

Чандраканта приносит чай. Разливает его по большим чашкам. Добавляет молока. Горячая жидкость едва проходит в мое обожженное горло. Не поверите – чай невыносимо сладкий и в тоже время острый! Богом забытая планета!

Неспешная послеобеденная беседа. Измученный едой, я стараюсь поддерживать разговор. Мишель весело чирикает, нахваливая хозяйку.

– Так приятно иметь дело с образованными людьми, – говорит Баба, прихлебывая пародию на благородный напиток. – Не каждый белый знает, что означают наши имена. Вы изучали нашу культуру по книжкам?

– Да нет, в общем, – недоумеваю я.

– Ты сказал, что имя моей жены переводится как «любимая луной». Это действительно так. Я был очень удивлен.

100