– Не смей! – одними губами шепчет она, прикрывая собой шатающегося Джека. – Не смей! – повторяет она громче. – Я провожу его.
Я сажусь на край стола, в лужу разлитого бренди, впитавшегося в полотенце. Нахожу чей-то недопитый стакан. Залпом выпиваю. Что же это такое! Гвоздь, раскаленный гвоздь сидит внутри. Что она со мной делает? Что она себе позволяет!?
– Наблюдаю…
– Заткнись! – вслух ору я.
Мишель что-то долго нет. Интересно, давно она ушла?
– Десять минут назад, – подсказывает Триста двадцатый.
Выхожу к воротам. Мишель нигде нет. На территории пусто – все ушли в море. Лишь из цеха по переработке доносится шум конвейера. Усаживаюсь на пороге, вытянув ноги. Где ее черти носят? Незаметно начинаю дремать.
Мишель не возвращается и к вечеру. И на следующий день. Брожу, ни на кого не глядя. Тупая боль в груди никак не желает проходить. Чтобы унять ее, начинаю метать нож в чурку-мишень. Вгоняю его на половину лезвия в мокрую древесину. С трудом вытаскиваю, расшатывая за рукоять, снова отхожу на исходную. Через полчаса это занятие мне надоедает. Тогда я раздеваюсь и уплываю далеко от берега. Так далеко, что берег угадывается еле заметной полоской. Мышцы горят и просят еще. Ныряю и долго стараюсь достигнуть дна, пока в ушах не начинает шуметь. Пробкой выскакиваю на поверхность. Глубоко. Попробую позже. Тяжело дыша, ложусь на спину.
– Наблюдаю малое судно, дистанция один кабельтов, идет курсом на нас.
Лениво оглядываюсь. Рыболовный баркас, стуча движком на малых оборотах, чапает мимо. Сбавляет ход. Короткий конец шлепается в воду.
– Эй, парень! Давай на борт! – слышится сверху.
Сидя на корме, спиной ощущаю сочувственные взгляды.
– Тут опасно от берега отплывать, – укоризненно выговаривает мне Зураб, закуривая дешевую вонючую сигаретку. – Полно акул и медуз. И головоноги иногда на дне охотятся. Они твари всеядные – человек им – все равно что конфета.
– Ладно. Не пугай.
– Иди, помоги мужикам снасти разложить. Отвлекает. И штаны надень. Там, в каюте.
Мишель возвращается через неделю. В новой одежде. Ничего сексуального или дорогого. Простые брюки, синяя рубаха. Волосы коротко подстрижены – видимо, отыскала местную парикмахерскую. Как ни в чем ни бывало проходит в дом. Садится на табурет, берет нож и начинает помогать мне разделывать рыбу на обед. Молчим, стуча ножами. Рыба кончается. Я забрасываю в кастрюлю с водой последний кусок. Сдвигаю кастрюлю на огонек метановой горелки. Вытираю руки какой-то тряпкой.
– Юджин, я все сделала, – спокойно говорит она.
– Я в этом не сомневаюсь, – против своей воли язвительно отвечаю я. Присутствие Мишель выбивает меня из колеи. Все мои заготовки куда-то испаряются. Только горечь, смешанная с презрением к ней. И к себе. И нестерпимое желание обнять это волшебное тело. Я сопротивляюсь ему и боюсь даже гадать, что буду делать, если Мишель приблизится ко мне.
– Джек – наш шанс выбраться отсюда. Я все узнала, – продолжает она спокойно.
– Тогда зачем ты вернулась?
– За тобой.
– Тебе потребовалась моя помощь?
– Можно и так сказать. Хотя… я не хочу улетать с Джеком. Я хочу улететь с тобой.
Она откладывает нож и поднимается.
– Юджин…
Неожиданно для себя я бью ее по щеке. В последний момент что-то удерживает мою руку. Видимо, Триста двадцатый. Но все равно, голова ее сильно мотнулась в сторону. Все-таки рука у меня будь здоров.
– Прости, – глухо говорю я и отворачиваюсь.
– Идиот, – шипит она со злостью. – Чертов мужлан! Я не твоя собственность! Я имею право на самостоятельные поступки! Ты что, решил, что я прыгнула в койку к этому недотепе ради удовольствия? Я это сделала ради нас! У меня просто не было другого выхода! Да что ты о себе возомнил, черт тебя возьми!
Я сажусь на табурет. Смотрю в пол, чтобы не видеть ее гневного лица. Разъяренные женщины не похожи на себя. Ярость уродует женские лица немилосердно. Не хочу, чтобы она запомнилась мне такой. Стараюсь говорить как можно более ровно, хотя голос отчего-то срывается, как у нашкодившего школьника.
– Выбор есть всегда. Но ты права: ты свободный человек. Я помогу тебе. Сделаю, как ты хочешь. Если твой план не глуп, мы улетим. Но потом мы расстанемся. Ты все расскажешь завтра. Не сейчас.
Она молчит, не сводя с меня глаз. Взгляд ее жжет мне затылок. Потом она поднимает ящик с рыбьими потрохами и идет высыпать его в чан с живой рыбой. Тут все идет в дело, даже требуха и хвосты с плавниками. Даже кости. Безотходное производство, мать его.
Койка в нашей хижине всего одна. Поэтому под утро, после ночного бдения, волей-неволей приходится укладываться под бок крепко спящей Мишель. Ложусь, не снимая рубахи. Придется на какое-то время отвыкнуть от привычки спать рядом с ней в чем мать родила. Пахнет от Мишель просто восхитительно. Представляю, что это какая-нибудь косметика с феромонами, которую она специально для меня купила. Или для Джека. От поднявшегося отвращения, как ни странно, становится легче. Даже тепло ее тела, проникающее через рубаху, не будит во мне никаких желаний, кроме как забыться побыстрее. Во сне она обнимает меня за живот. Тесно прижимается к спине. Я лежу, будто каменный. Подвинуться мне некуда. Узковат наш топчан. Внезапно чувствую, как изменился ритм ее дыхания. Она больше не спит. Просто лежит тихонько рядом. Сработала привычка просыпаться, когда я ложусь? Рука ее по-прежнему обнимает меня за живот. Осторожно снимаю ее. Мишель чувствует исходящее от меня напряжение. Немного отодвигается.
– Тут тесно, – словно извиняясь, шепотом говорит она. – Мне некуда отодвинуться. Ты уж потерпи меня.